При ближайшем рассмотрении политический и мировоззренческий монархизм –понятия и явления не только не сходные между собой, но зачастую вообще полярные. Монархические партии презирают сторонников мировоззренческого монархизма за мнимую «демократичность», «либеральность» и вообще «немонархичность». Люди же, исповедующие мировоззреческий (инстинктивный) монархизм, справедливо критикуют монархистов от политики за узость интересов и целей, отсутствие реальных результатов действий и, в конечном счёте, за непонимание самих основ и подлинных целей монархии (особенно в Православной России). Монархисты из числа германофилов принадлежали как раз к «политической» категории, и поэтому
их мнения и цели, в конечном итоге лежали далеко от целей Белого Дела, а, значит, от действительной попытки спасти Россию.
Несомненно, более убедительными аргументами против возможности союза с Германией могли стать, например, такие факты, как: выдача немцами большевикам русских офицерских организаций [14] ; оккупация (частично состоявшаяся ещё в годы Первой Мировой войны, но продолжавшаяся и после её окончания) целого ряда областей бывшей Российской Империи, а затем их ограбление, особенно при эвакуации оттуда германских войск в конце 1918 г. [15] и др.
В любом случае, приходится констатировать, что наличие симпатий к Германии или получение какой-либо поддержки с германской стороны ложилась пятном на репутацию того, кого хотя бы немного подозревали в подобных симпатиях или связях. Существует целый ряд свидетельств того, что «немецкая ориентация» в русских кругах в период Гражданской войны, считалась преступной [16] . Об этом открыто пишут русские военные и политические деятели, особенно те, кто так или иначе был связан с СЗА или оказывался в «сфере влияния» этой армии и Северо-Западного правительства, находился на территории Прибалтики, Финляндии. Наиболее интересными и ценными, возможно, следует считать опять-таки записи из дневника В.К. Пилкина. Адмирал описывает попытки дискредитации Н.Н. Юденича именно путём обвинений последнего в сотрудничестве с Германией: «Здесь в Финляндии находятся с большими полномочиями и большими деньгами
немецкие агенты. Их цель – сорвать русскую организацию, возбудить недоверие к Юденичу среди офицерства,
скомпрометировать Юденича, якобы сношениями его с немцами» [17] ; «Идёт волнение против Юденича. Его обвиняют, между прочим, в немецкой ориентации» [18] . Особое внимание следует обратить здесь на то, что генерала Юденича, как представителя и руководителя антибольшевицкой силы, старались скомпрометировать не в глазах союзников – англичан или французов – а в глазах русских людей, в первую очередь, тех, кто входил или мог бы входить в добровольческие ряды!
Однако, несмотря на всю выпуклость подобных «моральных» доводов, трудно спорить с действительными фактами, имевшими место в истории Северо-Западной армии. Речь идёт о формировании и снабжении одного из лучших и славнейших её подразделений – Ливенской дивизии, а также т.н. «Западной армии» П.Р. Бермондт-Авалова.
Несмотря на попытки найти черты сходства между этими отрядами, особенностями их создания и т.д., в действительности мы видим глубокую пропасть между начинанием светлейшего князя А.П. Ливена и генерала П.Р. Бермондт-Авалова. История этих частей и подробное их сравнение выходят за рамки нашего исследования, поэтому ограничимся единственным, главным замечанием. В отличие от отряда (впоследствии дивизии) кн. Ливена и всех добровольческих Белых армий – Северо-Западной и остальных, – «Западная армия» ген. Бермондта вела с большевиками только военно-политическую борьбу. Поведение как самого Бермондта, так и подразделений его армии, характер боевых операций и т.д. – всё свидетельствует об отсутствии здесь духовной составляющей. Несмотря на желание ряда исследователей увидеть в опыте Бермондт-Авалова перспективу, которая стала бы спасением для России, если бы была реализована (сотрудничество с
Германией), история как раз свидетельствует об обратном: «Полковник Бермондт, называвший сам себя также князем Аваловым, был человеком весьма тщеславным и воображал, что может идти против большевиков только во главе собственной армии, которой он дал наименование Западной Добровольческой. Германцы, и в особенности генерал граф фон дер Гольц, великолепно учитывая эту черту его харак¬тера, сумели воспользоваться ею, чтобы уговорить его предпринять на¬ступление на Ригу с русскими его войсками именно в то время, когда Юденич начал свое наступление на Петроград. В германских интересах, как их понимали германские военные, лежало, чтобы наступление Юденича не удалось, так как освобождение Петрограда с помощью союзников означало бы укрепление их влияния в столице, а следователь¬но, и в организации будущего русского правительства. Можно поэтому предполагать, даже если этого нельзя доказать документально, что Бер¬мондт сознательно или бессознательно (это безразлично) действовал в интересах
германской политики во вред интересам России» [19] .
Существует ещё один аргумент, заставляющий нас решительно отказаться от мысли, что для Северо-Западной армии (как и вообще для любой Белой армии) было бы возможно или желательно опереться на Германию. Этот аргумент связан с проблемой бывших окраин бывшей Российской Империи. По внешности геополитический, данный вопрос, как ни парадоксально, опять-таки упирается в те духовные задачи, которые стояли перед Белым движением – на Северо-Западе и в России в целом, на всех антибольшевицких фронтах.
Бесчисленное количество копий сломано современниками Гражданской войны и историками по поводу позиции белогвардейцев относительно «Единой и Неделимой» России. Многократно раздавались голоса о том, что отказ добровольческих вождей признать независимость Финляндии, Польши, стран Прибалтики были неразумны, нанеся большое вред успеху Белого движения. Но эта позиция опять-таки затрагивает лишь внешний (политический) слой проблемы.
В отказе Белых вождей признавать суверенитет вновь образовавшихся государств обычно видят «имперский шовинизм», реакционно-реставраторские поползновения, отсутствие понимания «реальных геополитических задач» и слабость, неоформленность политической программы добровольцев. Однако, как ни удивительно это прозвучит, сегодня не приходится говорить ни о каких государственных или политических программах, системах, задачах Белого движения. Реставрировать Империю, как впрочем, и строить какое-то новое государство в каких-либо геополитических рамках, добровольцы судя по всему, не собирались: они сражались за Россию, за её освобождение. На первое место в Белой борьбе выдвигалась Родина, её спасение, воскрешение. Но «Родина… неопределимая ни одной формулой…» [20] не «федеративная», или «самодержавная», или «республиканская», а как своего рода духовная реальность.
Россия, за которую белогвардейцы проливали свою кровь и умирали, не была равна не только Советской России большевиков – она не соответствовала ни существовавшей до 1917 года Императорской России, ни даже призрачной Российской республике, о которой, может быть, мечтали добровольцы демократических взглядов. Скорее, Россия, которую мыслили и которую носили любовью в своих душах Белые воины и вожди, была всеобъемлющим и собирательным образом идеальной и вечной России.
Об этой любви, формирующей и поддерживающей образ Родины как духовной реальности, писал идеолог Белого Дела И.А. Ильин: «Забрезжит новый свет, свет новой подлинной любви к родине, к той родине, которую никто и никогда не сможет у вас отнять» [21]. Эта Россия была подобна видению невидимого града Китежа, небесного Иерусалима. К Ней можно обратится, как к Богу: «Всех убиенных помяни, Россия // Егда приидеши во царствие Твое…» [22] , и нельзя прийти раньше и иначе, чем будучи помянут Ею, Пришедшей во царствие Свое, в сонме убиенных… И трудно для Неё найти более точные определения, чем те, которые, литературно перерабатывая воспоминания генерала А.В. Туркула, подобрал замечательный писатель И.С. Лукаш: «Для русских военных служилых людей Россия была не только нагромождением земель и народов, одной шестой суши и прочее, но была для них отечеством духа. Россия была такой необычайной и прекрасной
сово¬купностью духа, духовным строем, таким явлением русского гения в его величии, чести и правде, что для русских военных людей она была Россией-Святыней <…> Для других народов отечество – тщеславная гор¬дыня, да еще с позерством, или любование процветаю¬щей торговой факторией, а для русских капитанов Ивановых отечество было служением по всей правде Родине-России даже и до последнего издыхания. Капитан Иванов бесхитростно знал, что Россия — самая справедливая, самая добрая и прекрасная страна на свете…
Когда-нибудь все поймут, что между прежней «старорежимной» Россией, павшей в смуте, и большевистской тьмой, сместившей в России все божеское и человеческое, прошла видением необычайного света, в огне и в крови, Белая Россия капитанов Ивановых, Россия правды и справедливости» [23] .